но яркую лекцию о том, что я явно хочу простудиться и сачкануть в госпитале, а мне нужна армия, чтобы выбить всякую дурь из моей засоренной головы. Для закрепления урока мне дали воспитательный наряд вне очереди и отправили на кухню.

Там, отмывая огромные вонючие котлы, я окончательно понял, что в строю никто не думает о вечном. В строю думают о командире и женщинах. А о вечном думают, когда моют котлы или бродят по лесной чаще, куда не заходят капитаны.

— Если ты поедешь в «любую точку земного шара», то скорее всего ты там будешь один. А одиночество мало связано с радостью. Так что слова «свободный» и «радостный» плохо смотрятся в паре.

— К одиночеству привыкаешь. На него жалуешься, но боишься его разрушить.

Одиночество в толпе

— Про одиночество хорошо написал Мопассан: «Из всех загадок человеческого бытия я разгадал одну: больше всего страдаем мы в жизни от нашего одиночества, и все наши поступки, все старания направлены на то, чтобы бежать от него».

— Он же написал: «Когда приходит любовь, душа наполняется неземным блаженством. А знаешь почему? Знаешь, отчего это ощущение огромного счастья? Только оттого, что мы воображаем, будто пришел конец одиночеству».

— Мы же вроде договорились, что цитаты классиков будем воспринимать критически. Поступки разные бывают. А про любовь… Знаешь, ведь, десятки цитат, что одиночество вдвоем хуже, чем просто одиночество. Если в генах записано, что ты расположен к одиночеству, то никакая любовь не поможет.

— Одиночество — спутник власти. Похоже, гены расположения к одиночеству тут рулят.

— Ну да, не будь таких генов — уйдешь из власти и будешь выращивать капусту.

— Красиво Франсуа Мориак сказал про Париж, что это населенное одиночество.

— Красиво. Это как «одиночество в толпе».

— Это Эдгар По сказал?

— Приписывают то Эдгару По, то Лермонтову, то Маркову. У Эдгара По в рассказе «Человек толпы» есть строка «…они разговаривали сами с собой, словно чувствовали себя одинокими именно потому, что кругом было столько народу». Но мы же не всегда верим классикам. У меня есть небольшой этюд об прекрасном одиночестве среди толпы в Париже.

Одиночество в Париже

— Ехать в Париж надо одному. Иначе, как в Тулу с самоваром. Это еще Чехов сказал.

— Вообще-то, это сказал Корней Чуковский в книге о Чехове.

— Неважно. Главное в Париже — это парижанки.

— По-французски я знаю только «жё нё фюм па» (я не курю). И что, подсаживаюсь я в кафе к парижанке, сообщаю, что не курю, и она моя?

— Там и русских «парижанок» полно. И по-английски там понимают.

Я вспомнил, как в Париже спросил о какой-то улице пожилую парижанку. От страха она онемела: что это? Неужели он из Англии, страны, в направлении которой всегда старался писать ее муж? Или, не приведи Господь, с востока, где не могут оценить мягкость и сексуальность французского языка, где не восхищаются мелодичностью французских песен, где не понимают гениальности французских художников и дизайнеров? Пришлось сказать: «Пардон мадам» и раствориться в толпе.

Но я согласился, что в Париж надо ехать одному. И не в парижанках тут дело — русские женщины не хуже. Нет, я не интроверт, но когда ты один, то город открывается по-другому. Не надо отвлекаться на общение с друзьями, не надо подстраиваться под компанию. Захотел посидеть час в кафе с бокалом вина — нет проблем. Сидишь с блокнотом, по сторонам смотришь, детали отмечаешь.

Вот рядом постаревший Ален Делон. Может не он, но похож. Сидит, курит, кофе пьет, в ноутбук смотрит. Иногда что-то печатает. Смотрит на меня и печатает. О романтике одиночества, наверное.

За столиком две девушки. Салатики, сыр, кофе, белое вино. Одна что-то рассказывает, хватается за голову: «О-ля-ля!» Это о нас, о мужчинах, конечно. О нашем непостоянстве и ветрености. О жадности и ревности. О невнимании и грубости. О-ля-ля! Девушки, я не курю и поверьте, что все мы разные.

Старушка с чаем и пирожными. Нет, не старушка! Старушек в Париже нет. Это женщина, которая много повидала и испытала. Сейчас все позади, можно просто пить чай, поглядывая на окружающих. Завидует молодости? Нет, пожалуй. У молодых впереди столько проблем, разочарований, слез в подушку… Это прошло. Сейчас ей спокойно, можно радоваться теплому дню, вкусному пирожному, вспоминать радостное. Прошлое стало ее будущим, оно всегда с ней, и оно прекрасно.

Вино выпито, можно идти по бульвару. Ты — невидимка. Все смотрят сквозь тебя, и это замечательно. Как будто смотришь фильм — ведь из экрана на тебя тоже никто не смотрит. Ты один на один с городом, со своими мыслями. Надо что-то записать, а то уйдут из памяти магазинчики с фиолетовыми тряпичными козырьками, столики кафе на углу под красной крышей, песочные солидные здания с мансардами, зеленая вода Сены, начинающие желтеть платаны, лавки художников, влюбленные парочки, делающие селфи на мостах…

Ты убежал от рутины, проблемы остались в городах за горизонтом, ты, как заново родился, ушел от своего прошлого. Прошлое придет, но позже. А пока ты стоишь на холме, рядом с базиликой Сакре-Кёр и смотришь на город. Там идет дождь, город растворяется в серой пелене. Дождь идет и на холме, но ты этого не замечаешь. Париж вошел в тебя, согрел. Это город, в котором всегда солнечно и тепло. Даже когда идет дождь и дует холодный ветер.

Ветер

— О ветре можно говорить бесконечно.

— Да, я знал девушку, которая любила ветер. Мечтала, раскинув руки, стоять на горе и ловить ртом ветер.

— Значит, прическа позволяла. Давай покрутим глобус, и ты расскажешь о ветрах.

— Хорошо, будут маленькие этюды по временам года.

Лето

Миннеаполис, жара, июль.

Прилетел южный ветер, но радости не принес.

Ветер родился над Мексиканским заливом. Сначала он пах водорослями, рыбой и грозами. Над кукурузными полями Канзаса он растерял эти запахи, нагрелся и стал просто липкой жаркой влажностью, смешанной с пылью. Влажности было в избытке. Серые горячие тучи нависли над городом, вылили половину своего запаса воды и угрожали вылить еще больше. Вода немного смочила пожухлую траву, мгновенно испарилась и превратилась в новые тучи.

Люди ходили по теплому мягкому асфальту и с надеждой смотрели на север. Там, над канадскими тундрами зарождался холодный ветер. Он был почти готов прийти по коридору между Скалистыми горами и Аппалачами, остудить и разогнать южные тучи, принести прохладу, запахи еловой хвои и скромных северных цветов.

Но это случится потом, когда упадут на землю все яблоки, а их скроют желтые листья.

Осень

Город Пушкино Московской области. Поздний октябрь, вечер.

Пустынная улица. Желтый свет фонарей, дождь ветер гоняет в воздухе последние листья. Впереди меня идет женщина в длинном черном плаще, укрываясь от мокрого ветра зонтиком.

— Как красиво, — думаю. — Романтика поздней осени. Женщина идет на свидание, боится за свою прическу. Надо бы сделать снимок, но нет ни камеры, ни телефона.

Тут ветер выворачивает зонтик, ломает его. Женщина останавливается, растерянно смотрит на торчащие спицы. Подхожу, вижу растерянное усталое лицо.

— Вам помочь?

Женщина кивает, протягивает зонтик. Починить его тут нельзя, но можно соорудить нечто, защищающее от дождя.

— Спасибо, мне уже недалеко. Муж предупреждал, чтобы не покупала дешевые вещи.

Уходит к мужу, который предупреждал. Я иду дальше, стараясь не наступать в лужи, в которых плавают листья и окурки.

Зима

Казахстан, военный городок на берегу озера Балхаш. Снежный январь, мороз.

— Сиди дома, — говорит мама. — Тебе не надоело болеть ангинами?

Дома неинтересно — все книги прочитаны, ракета сделана, осталось настрогать серу со спичек, но это скучно. Одеваюсь, иду на берег озера. Там заросли сухих камышей, красные скалы, куски голубого льда. Бреду по пояс в снегу, представляя, что покоряю Южный полюс. Собаки съедены, за спиной керосинка и бутылка горючего, немного замерзшего хлеба и солонины.

— А как же без витамина С? — думаю. — Так и до цинги